с дневным светом. Это был выход в чью-то выгоревшую квартиру.

Макс выключил фонарик и поспешил к пустому проему, рядом с которым лежала внутри коридора выбитая дверь. На полу светлым прямоугольником выделялась её оклеенная обоями внешняя панель. Кто-то, находившийся в квартире во время пожара, высадил её, чтобы спастись — уйти через пыльный коридор в соседний подъезд.

Макс пробежал по двери, которая издала глухой кашель под его ботинками, выскочил в прихожую задымленной квартиры и стал озираться по сторонам, ища выход. Вот тут-то позади него, в дальнем конце коридора, и раздался треск: старая древесина засова всё-таки не выдержала натиска. А потом треск усилился в несколько раз, сделался почти невыносимым для слуха — как если бы кто-то выдирал гигантский зуб из челюсти великана.

Госпитальный волонтер оглянулся и увидел существо — громадное и бесформенное, как носорог. Надо полагать, это и был дядя Гунар. В сравнении с ним папаша Пафнутия выглядел субтильным юношей. На немыслимой для человека такой комплекции скорости он понесся вперед. И — поразительное дело: на нем тоже был разгрузочный жилет.

Макс отшатнулся в сторону и припал к стене обгоревшей прихожей, так что протопавший по коридору здоровяк пролетел мимо него, не сшиб его с ног. Но Макс ощутил такое напряжение в воздухе, как если бы рядом с ним закрутился столб торнадо.

Тут он увидел входную дверь квартиры — незапертую, всего метрах в четырех от себя. Только между ним и дверью находился теперь амбал с ручищами, как у лесоруба, ростом превосходивший Макса чуть ли не в полтора раза, и уж точно — вдвое тяжелее его. Макс мог бы ударить его своим самодельным кистенем, разве что, по огромному пивному животу. И сомнительно было, что от этого удара дядя Гунар хотя бы почешется.

Правда, комплекция делала его неповоротливым. Шея у него практически отсутствовала: голова его словно бы сидела прямо на покатых плечищах. Он должен был поворачиваться всем корпусом, чтобы посмотреть вправо или влево. И Макс, прежде чем гигант заметил его, успел бросить на пол свой бесполезный кистень и сорвал с вешалки, стоявшей в прихожей, тонкий мужской плащ из серого бионейлона. Как только голова Гунара повернулась в его сторону, Макс хлестнул здоровяка этим плащом по лицу — рассчитывая нанести удар по глазам. Но бить ему пришлось снизу вверх, замаха не хватило, и тонкая ткань стеганула здоровяка только по массивному подбородку.

Слегка ошеломленный, Гунар отмахнулся от Макса, как от назойливой мухи. И случайно проехался ладонью по его правому плечу — вскользь, по касательной. Однако и этого мимолетного удара хватило, чтобы госпитальный волонтер потерял равновесие и боком повалился на пол. А Гунар подобрал с полу оклеенную обоями дверь, поднял её обеими руками над своей головой и двинулся на Макса так, как если бы собирался разрубить его дверью пополам.

Макс попытался откатиться в сторону, но сумел только перевалиться с боку на живот. На миг запрокинув голову, он увидел: Гунар делает замах, совмещая его с разворотом и последним шагом вперед. Оставлять своего противника в живых он явно не планировал.

Госпитальный волонтер втянул голову в плечи и хотел зажмурить глаза, но внезапно зацепился взглядом за какой-то прямоугольный предмет, что валялся рядом с ним на полу: размером с книгу, но почти плоский и с острыми углами. Не думая, он схватил его левой рукой и метнул в здоровяка — не целясь, без всякой надежды на успех. И — угол этого предмета ударил дядю Гунара точнехонько по правой коленной чашечке. Причем случилось это в то самое мгновенье, когда гигант уже опускал сорванную с петель дверь. Гунар пошатнулся, долю секунды словно бы поколебался — падать или нет? — а потом грянулся спиной об пол, да еще и саданул сам себя дверью по тому же правому колену.

Прихожая гулко содрогнулась, стоявшая возле стены вешалка упала, а здоровяк, впервые подавая голос, прокричал неожиданно тоненько:

— Моя нога!

И этот крик словно бы стал той самой соломинкой, которая — не переломила спину верблюду: проломила пол выгоревшей квартиры. В старом доме перекрытия между этажами были, конечно же, деревянными. Так что амбал, весивший центнера полтора, пробил при падении прогоревшие доски пола и балки перекрытий. С грохотом, вздымая вихри сажи, штукатурки и пыли, он провалился в квартиру этажом ниже.

Послышался новый тоненький вскрик, потом — короткий стон, а после — наступила тишина. Макс, повинуясь рефлексу доктора, подался было к провалу в полу — посмотреть, какие травмы получил при падении здоровяк. Но тут из дальнего конца потайного коридора донесся голос Пафнутия:

— Дядя Гунар, ну, что там? Он готов?

И Макс на локтях отполз от пустого дверного проема, чтобы пацан со своим папашей не увидели его силуэт. А потом вскочил на ноги, прижался спиной к стене и двинулся приставным шагом мимо провала к выходу из квартиры.

Только тут, посмотрев себе под ноги, он увидел, что за предмет он метнул в Гунара. И поразился до такой степени, что застыл — на непозволительно долгие секунды — глядя не верящим взглядом на эту вещь.

То была фотография в рамке — модный ретро-аксессуар для украшения квартиры. Его собственная фотография. Он, Максим Алексеевич Берестов, был на ней запечатлен примерно в возрасте двадцати лет — еще до его эпохального открытия. До того, как он вместе со своим другом и братом основал корпорацию «Перерождение», а потом проклял и покинул её. До того, как он уехал из своей страны. До того, как прошел трансмутацию, приняв чужой облик и чужое имя.

Гунар закряхтел и застонал внизу, и это вывело Макса из оцепенения. Через незапертую дверь квартиры, где у кого-то висел прежде его портрет, он выскочил на лестничную площадку. И меньше минуты ушло у него на то, чтобы выбраться во двор, добежать до машины, забраться в неё и выехать из подворотни на улицу. Никто из жильцов, суетившихся во дворе, на него и не поглядел.

Макс поехал домой.

7

Обретение паспортов должно было бы поднять ему настроение. А уж спасение от погорельцев-разбойников — и подавно. Но, пока Макс вел машину, на душе у него становилось всё более и более пакостно. И даже не из-за фантасмагорического появления его прежней фотографии. Он хорошо понимал, какова цена его поразительной везучести, сегодня в очередной раз явленной ему. Цена эта была — непомерной. И платить её приходилось не столько самому Максу, сколько совсем другим людям.

И он снова погрузился в воспоминания.

Тогда, три